Размер Цвет Изображения Выйти

Юрий Муравицкий: «Делать больше, чем прописано»

Юрий Муравицкий: «Делать больше, чем прописано» // Театр на Таганке

 
Актер, режиссер, драматург, автор театра, которому невозможно дать какие-то четкие определения, ибо каждый раз изобретается новый способ создания спектакля, Юрий Муравицкий начал работать в Театре на Таганке в качестве главного режиссера. Представляем вашему вниманию его непрограммные и программные мысли в начале этого пути. 

- Юрий Витальевич, как много спектаклей Театра на Таганке вы уже успели посмотреть?
- На основной сцене уже успел многое, на новой сцене видел только «Онегина», но с радостью обнаружил в афише «Карьеру Артуро Уи». Очень люблю Брехта, да к тому же мне сейчас в Польше предлагают поставить «Карьеру Артуро Уи». Я видел пока только фотографии этого спектакля, но мне очень понравился грим и вообще, как говорят в Польше - характеризация. 
- А с чего началась ваша любовь к Брехту?
- Еще в Театральном училище им. Щукина, когда мы изучали законы его «эпического театра», я понял, что у меня с ним абсолютное совпадение. Дело в том, что я не могу воспринимать безусловный театр. Когда актер играет от первого лица - на полном серьезе существует на сцене, как будто он в реальной жизни, декларирует это своим поведением, у меня это вызывает органическое отторжение. Я воспринимаю театр только через условность. А это не только Брехт. Вспомним Вахтангова, с его тройной дистанции: актер играет актера, который играет персонажа. По этой системе я и работаю в театре. Об этой системе много говорит Юрий Николаевич Погребничко, но кроме него, к сожалению, мало, кто вспоминает об этой вахтанговской формуле. Многие любят говорить вообще про «вахтанговские традиции», его наследие, но про эту тройную дистанцию, манифестом которой стала «Принцесса Турандот», практически никто и не вспоминает. Я сейчас преподаю на курсе Юрия Николаевича – это было мое условие возвращения в Театральный институт имени Щукина (мой мастер Михаил Борисов успел зазвать меня незадолго до своей смерти). Пришел к нему преподавать, а на самом деле учусь у него. Юрий Николаевич – уникальный человек, и про Вахтангова он знает и понимает больше, чем многие.  
- В чем вы видите главные трудности в объединении двух театров, которые все-таки долгое время существовали по отдельности?
- Проблема одна. Все хотят, чтобы было хорошо, но это «хорошо» у каждого свое. Каждый театр – это герметичная среда. Одни театры больше коммуницируют с реальностью, другие меньше, но так или иначе любой театральный организм герметичен. Трудности в объединении могут быть основаны на незнании, что может быть как-то по-другому. Я не могу хотеть того, чего я не знаю. И это ограниченное представление о прекрасном, стремление именно к «своему» прекрасному и приводит к конфликтам. Если нам удастся преодолеть герметичность двух коллективов, создать общую среду, общее смысловое поле, мы сможем избежать таких трудностей. Поэтому возникла идея сделать теоретическо-практическую программу - цикл с рабочим названием «портреты» для подробного изучения творческого наследия режиссеров, чьи портреты висят в фойе театра. Очень надеюсь, что актерам это будет интересно, если они активно в это включатся – нам проще будет найти общий язык, и делать вместе что-то новое. 
Еще один постулат Вахтангова – каждое произведение в каждом новом коллективе и в каждое новое время нужно ставить по-новому. Иными словами – для каждой постановки надо изобретать новый театральный язык. Я, наверное, идеалист, но именно такую задачу ставлю перед собой, берясь за следующую постановку. Это тяжело, неудобно, рискованно, но интересно.
- Помимо Театрального института им. Щукина вы преподаете еще и в Школе нового кино. В чем разница между этими вузами?
- В МШНК у меня полный карт-бланш. Мне не нужно было заслуживать там чье-то доверие. Несмотря на то, что это коммерческая школа, я имею право отчислять неспособных и выпускать столько актеров, сколько действительно достойны дойти до выпуска. Вот, например, Надя Флёрова, - выпускница нашего курса - принята в труппу Театра на Таганке, репетирует сейчас главную роль в «Женитьбе». 
- Вы – первый, кто занимает место главного режиссера после Юрия Петровича Любимова. Расскажите, пожалуйста, что для вас значит это имя?
- Мой Любимов – это человек, который в ситуации, когда реализм был догмой, делал другой театр - гнул свою линию. Я вживую мог посмотреть только «Тартюф», «Добрый человек…» и «Мастер и Маргарита» - спектакли идут много лет, но и сейчас очевидно, что это совершенно особая эстетика. Хотя товарищи из парткома все-таки заставили добавить в таганский «иконостас» потрет Станиславского, из которого тогда сделали икону соцреализма. Не знаю, байка это или правда – читал уже в двух источниках. Юрий Петрович для меня –  прежде всего, сильный человек, который сумел выстраивать отношения с советской властью таким образом, что бы иметь возможность говорить о том, о чем считал нужным и так, как считал нужным. И, конечно, эстетически мне очень близок театр Любимова.
- Вы поставили «Тартюф» и «Вишневый сад», анонсировали постановку «Гамлета». Это сознательная ставка на художественный диалог с легендарными спектаклями Театра на Таганке?
- «Тартюф» предложила мне поставить Ирина Викторовна. Я, конечно, не ожидал такого поворота – ведь любимовский «Тартюф» еще идет в репертуаре. Но, мне стало интересно, и я почти сразу согласился. Единственное, о чем думал, – вступать в какой-то художественный диалог с любимовским спектаклем? И решил, что не буду. В итоге оба «Тартюфа» идут в репертуаре, что мне кажется, вполне нормально – спектакли-то разные. Оба хорошо продаются. Люди, посмотрев одного «Тартюфа», хотят посмотреть и другой. Бывает, что путают – и приходят потом второй раз. Для театра это тоже удобно – уже бывали случаи срочного ввода из одного «Тартюфа» в другой, если кто-то заболевал. Конечно, это не так просто, как сейчас звучит – надо все-таки приводить актера в соответствие с конвенциями другого спектакля. 
А «Вишневый сад» предложил я, и уже сознательно. Но, он получился диаметрально противоположным эфросовскому – тот спектакль был на совсем других энергиях. То же и с «Гамлетом» - я подумал – раз уж мы начали заходить на территорию священных названий Таганки – зачем останавливаться? Но, это, конечно, не единственный повод. Мне кажется, сейчас снова наступило время Гамлета.
- Вы дважды руководили театрами. Что вам дал этот опыт?
- В Лысьве я проработал совсем немного – у нас с городской администрацией были разные представления о развитии театра. Но, опыт был интересный. А в Ростове-на-Дону я проработал семь лет – мы создали театр «с нуля» и вывели его «на орбиту» – два спектакля театра попали в конкурс «Золотой маски» в 2019 году - неплохой результат для независимого театра из Ростова… Но, главное опять же колоссальный опыт. Например, благодаря этому опыту, я сформулировал для себя два железных правила: первое - спектакль должен состояться, второе - он должен пройти настолько хорошо, насколько возможно. Это же касается и премьер, и репетиций. Эти два пункта – абсолютный приоритет. Все, что мешает их выполнению, должно преодолеваться, устраняться или просто не должно приниматься во внимание. Звучит жестоко, но по-другому театр не работает. Если бесконечно «входить в положение» того или иного участника процесса или «принимать во внимание» бесконечные обстоятельства, не придешь ни к какому результату. Конечно, если ты требователен к другим, приходится быть настолько же требовательным к себе самому. Иначе никак.
- В истории нашего театра встреча лидера и труппы происходила по-разному. Георгий Товстоногов или Юрий Любимов предпочли уволить не нужных им актеров. А, например, Борис Юхананов или Кирилл Серебренников не уволили никого, начали с работы. К какому варианту склоняетесь вы?
- Как человек, увлекающийся философией буддизма, я не люблю крайностей. Всё всегда очень индивидуально. Ситуации могут быть похожими, но они всегда разные. Если человек хочет работать, готов к диалогу, готов пойти навстречу, я абсолютно открыт и всегда пойду навстречу. Но если актер, даже очень талантливый, занимает конфликтную позицию, разрушительную для процесса, для театра – ничего хорошего из этого не получится. Театр – тонкий баланс между дисциплиной и свободой, и этот баланс каждый раз надо искать заново. Расставаться с кем-то - это крайняя мера, но иногда лучше расстаться. Обычно, когда начинаю работать над спектаклем – приглашаю больше людей, чем нужно для распределения. Те, кому не интересно или что-то не нравится, обычно уходят сами. Заставлять кого-то, держать против его желания - бессмысленно. Если человек хочет, но не справляется, я всё сделаю, что бы помочь, дотянуть, но, конечная цель – всё-таки спектакль. В крайнем случае придется объяснить, что всё будет, но не в этот раз. Словом, каждый случай – отдельный, а цель одна: чтобы театр состоялся. И жалость в таких ситуациях – очень опасное чувство. Каждый раз когда решение принимается из жалости, об этом приходится жалеть. К тому же, она как правило, еще и унизительна по отношению к тому, кого жалеют. Я помню, как однажды Юрий Николаевич Погребничко, человек очень добрый и светлый, сказал в определенной ситуации «не надо жалеть..» - я даже интонацию его сейчас помню. Когда, ты относишься к человеку более требовательно, это стимулирует его на преодоление себя. А театр и есть бесконечное преодоление себя – такой экстремальный спорт. И если человек не готов постоянно преодолевать себя – может лучше чем-то другим заняться в жизни. 
- Кто из сегодняшних режиссеров близок вам настолько, что вы готовы пригласить его сюда на постановку? Или, напротив, совсем не близок вам, но вы понимаете, что театру полезно было бы поработать с таким режиссером?
- Сложно ответить про всех. Но, например, есть Андрей Гончаров, который поставил здесь «Отелло», а теперь работает над «Женитьбой». Мне очень понравился «Отелло». На мой взгляд, спектакль еще недооцененный, недопонятый. Когда, я смотрел его, то понимал, что я так не умею – не моя энергия, не мой ритм. Но, если бы нужно было голосовать - позвать Гончарова еще раз или нет, я был бы двумя руками «за». Я понимаю, для чего и почему именно такой «Отелло» на Таганке. Это ярко, театрально, не бытово. И вместе с тем, это такие тонкие энергии, замешанные на сочетании тонкой иронии и невероятной искренности – чистый метамодерн – за этим будущее.
- Вам поставили какие-то условия, которым надо следовать, будучи главрежем Таганки?
- Абсолютно никаких условий мне не было поставлено. И я, в свою очередь, никаких условий не ставил. Видимо поэтому мы и работаем вместе с Ириной Викторовной. Потому что доверяем друг другу. И без этого доверия ничего не будет. В каком-то смысле то, что прописано в контракте не так важно. Договор, как правило, необходим в случае конфликта, но если конфликт возник – то лучше сразу мирно разойтись. Театр строится на других энергиях. На любви - как бы пафосно это не звучало. Не в смысле «тебя люблю, а тебя – нет». А на любви в христианском смысле, или в буддистском – кому что ближе. А выставлять условия – это как подписывать брачный договор – если с этого начинается – вряд ли хорошо закончится. Возможно, я не буду исполнять в точности всё то, что прописано в моем договоре, но точно постараюсь делать больше. Я так говорю своим студентам: возможно, мы не будем точно следовать установленной программе, но, не волнуйтесь – вы точно получите больше чем в ней прописано. Делать больше, чем прописано - это и есть честность в искусстве. 
 
 Фото - Герман Греков